Ингушские Башни
Легенда
Легенда о башне рода Цуровых и мастере из Джераха
В давние времена, когда род Цуровых решил построить родовую башню в ущелье реки Асса, они пригласили лучшего мастера из селения Джерах. Мастер, имени которого история не сохранила, был известен не только искусными руками, но и умением читать волю камня и совещаться с духами гор. Говорили, что он слышал, как камни поют до того, как их вынут из лона земли, и знал, какой из них мечтает стать фундаментом, а какой — устремиться в поднебесье.
Перед началом работы он совершил обряд и три дня ждал знака. Он не ел, а лишь пил воду из родника, что бил неподалёку. На рассвете третьего дня к месту будущей башни пришла старая серна. Она была седая от времени, но глаза её светились спокойной мудростью. Она обошла площадку, постояла, а потом легла отдохнуть на плоский камень в самом центре. «Знак добрый, — сказал мастер старейшинам, когда животное ушло. — Духи места благоволят. Серна — вестница мира. Но есть условие, которое строже любых расчётов: стройка должна идти в тишине и мире. Ни капли крови, ни злого слова не должно коснуться фундамента. Иначе башня не примет дух рода. Она будет лишь красивой гробницей».
Работа закипела. Камни, подобранные мастером, будто сами ложились на своё место. Их поднимали без скрипа лебёдок, на стройке царило сосредоточенное молчание, прерываемое лишь деловыми указаниями. Башня росла ровной и стройной, сужаясь кверху, точно молодой кипарис, тянущийся к свету. Казалось, сама гора помогает строителям. Но когда дело дошло до замкового камня — самого верхнего, венчающего свод последнего этажа, — случилась беда. Сын одного из строителей, юный и горячий Беслан, поспорил с другим молодым человеком из соседнего рода за внимание девушки. Ссора, начавшаяся в стороне, как искра, перекинулась на стройплощадку и переросла в драку. В пылу борьбы Беслан рассек лоб, и алая кровь юноши брызнула на белый, ещё не устоявшийся известняк фундамента.
Мастер, который в этот момент проверял кладку наверху, замер. Он спустился вниз, и лицо его стало суровым, как скала в зимнюю стужу. Он не смотрел на дерущихся. Он смотрел на камень, впитывающий кровь. «Дух места оскорблён, — сказал он, и его тихий голос прозвучал громче любого крика. — Башня будет стоять. Камни не подведут. Но род не будет счастлив в ней. Она станет прекрасным памятником, но не живым домом. Вы нарушили договор. Вы принесли войну в колыбель».
Род Цуровых умолял, предлагал золото, двадцать голов отборного скота, но мастер был непреклонен. «Законы предков, законы этой земли сильнее нашей воли и наших желаний. Я выполню работу до конца, ибо дал слово. Но благословения на этот дом не будет. Его дух будет спать».
Мастер закончил башню. Она была прекрасна и снаружи, и внутри. Солнечный луч, попадая в узкое окно-бойницу на восточной стороне, ровно в полдень падал на центр очага — знак высшего мастерства. Но когда род заселился, начались несчастья. Сначала пал без видимой причины весь молодой скот. Потом между братьями, прежде дружными, начались горькие распри из-за наследства, земли, пустяков. В башне, несмотря на толстые стены, стало холодно и неуютно, будто сами камни источали ледяное безразличие и отторгали жильцов. Дети болели, женщины ссорились. Вскоре род, раздираемый склоками и страхом, стал покидать своё великолепное творение, разбредаясь по другим селениям. Башня опустела, и только ветер гудел в её пустых бойницах, напевая печальную песню о нарушенном обете.
Прошло много лет. Мастер состарился, руки его дрожали, и он уже не мог держать резец. Но память о той башне, самом красивом и самом несчастном своём творении, не давала ему покоя, как незаживающая рана. Однажды, будучи уже глубоким стариком, он попросил внука отвести его в ущелье Ассы. Башня Цуровых стояла, поражая своим гордым совершенством, но вокруг неё царила мёртвая, гнетущая тишина. Ни детского смеха, ни блеяния скота, ни дыма из очага — признака жизни.
Тут он увидел странное зрелище.
У самого подножия башни, в той самой трещине у фундамента, куда когда-то попала роковая капля крови, росла дикая груша. Птицы занесли семя, и дерево, вопреки всему, пробилось сквозь камень и выжило. Оно было кривым, изогнутым борьбой, но живым, и на его тонких ветвях висело три спелых, золотистых плода, будто три маленьких солнца.
Старый мастер долго смотрел на это дерево, и в его глазах, тусклых от лет, вспыхнул старый, острый огонёк понимания. Он отломил сухую ветку, подошёл к восточной стене башни — той, что обращена к солнцу и жизни, — и начал выскребать ею известковый раствор вокруг одного небольшого, ничем не примечательного камня. Он трудился несколько дней, с упрямством, вернувшимся к нему с юности, пока камень не поддался. Вынув его, он заложил в образовавшуюся нишу горсть плодородной земли с корнями полевых цветов, три зёрнышка пшеницы и маленький, пахнущий дымом и хвоёй кусочек смолы арчи — древнего символа очищения, защиты и жизни.
«Камень — это кости земли, — прошептал он, касаясь ладонью кладки. — Но дом — это не кости. Дом это то, что растёт между костей. Трава, дерево, хлеб, жизнь детей, тепло взгляда. Ты хотел быть неприступной крепостью, а должен был стать колыбелью».
Мастер ушёл, не оглядываясь, и вскоре умер тихо, во сне и обрёл покой.
С тех пор и пошло поверье, передаваемое от отцов к детям, что башня стоит не на фундаменте из одного лишь камня, а на трёх началах: на силе камня, на чести рода и на милости к жизни. Если одно начало нарушено — башня молчит, и род в ней чахнет. Но если мудрость и смирение найдут способ вернуть милость — камень согреется, и в бойницах вместо угрюмого свиста ветра можно будет услышать спокойное дыхание спящих детей и мерный стук веретена.
Так башня Цуровых, позднее названная «Башней Возвращения» или «Башней Прощённого Камня», и стоит по сей день в ущелье. И те старики, кто знает эту историю, глядя на неё, говорят молодым: «Видишь? Вечность — это не прочность камня. Это умение ждать. Ждать, пока в трещине твоей ошибки или горя прорастёт дерево. И вовремя подставить ему ладонь с водой. В этом весь закон».
И будто в подтверждение этих слов, каждую весну дикая груша у восточной стены зацветает первой в ущелье, покрываясь облаком белых цветов. А её корни, невидимые и твёрдые, как память, продолжают держать древние камни, напоминая, что ничто не потеряно навеки, пока есть место для прорастания.
Очерк
Иногда самые важные открытия случаются не там, куда ты долго стремился, а там, куда заехал почти случайно. Путешествуя по Северному Кавказу, я неожиданно для себя открыла Ингушетию— республику, которую мы годами проезжали мимо, направляясь в любимую Северную Осетию или дальше, в более известные и «раскрученные» регионы. И, пожалуй, именно эта незаметность и стала её главным достоинством. Ингушетия ещё не привыкла к туристам. Здесь нет суеты, нет толп, нет ощущения, что ты пришёл в заранее подготовленную декорацию. Здесь можно позволить себе редкую роскошь — быть наедине с местом.
Республика известна своими башенными комплексами — каменными свидетелями другой эпохи, разбросанными по горным долинам. Их десятки, и каждый — часть большого архитектурного наследия. Одни комплексы хорошо сохранились и уже стали знаковыми, как, например, Эгикал, другие же остаются в стороне от популярных маршрутов, словно нарочно скрываясь от посторонних глаз. Про один из таких — башенный комплекс Тярш.
Если бы не скромный указатель у дороги, который мы едва заметили, проезжая по горному серпантину, мы, скорее всего, так и не узнали бы об этом месте. С дороги башни почти не видны, в стандартные экскурсионные программы Тярш не входит. Он не зовёт к себе — его нужно заметить и захотеть найти.
Путь к комплексу — отдельное испытание. Асфальт есть, но дорога узкая, словно прорезанная в склоне наспех. С одной стороны — скала, с другой — обрыв, и почти никаких ограждений. Каждый поворот заставляет инстинктивно задерживать дыхание. Я поймала себя на том, что мысленно молюсь, лишь бы не встретить встречную машину — разъехаться здесь было бы непросто. К счастью, дорога оказалась пустой. Но по-настоящему расслабиться удалось только тогда, когда за очередным поворотом проступили каменные силуэты башен и показалась маленькая, совершенно пустая парковка.
Ни машин. Ни людей.
Только мы с мужем, горы и тишина — плотная, звенящая, почти физическая. Та самая тишина, ради которой и стоит ехать в подобные места. Можно было бродить между башнями медленно, без спешки, без ощущения, что кто-то дышит в спину или торопит дальше по маршруту. Камень здесь не выглядел музейным экспонатом — он был частью ландшафта, продолжением гор.
В такие моменты особенно остро понимаешь ценность мест, которые ещё не стали массовыми. Ингушетия открывается не эффектно, а честно. Она не стремится впечатлить — она просто позволяет быть рядом. И этого оказывается более чем достаточно.
Иногда, чтобы по-настоящему увидеть регион, нужно всего лишь свернуть с главной дороги и довериться едва заметному указателю.
