Петроглифы в Чолпон-Ате
Очерк
Каменный сад — так называют музей петроглифов в Чолпон-Ате, и название это очень точное. Огромные валуны будто раскиданы чьей-то рукой, как если бы кто-то рассыпал семена. Внушительные размеры камней и их многочисленность создают сильное первое впечатление, заставляя забыть, что перед тобой не только воплощение природных сил, но и исторический памятник.
Идеальным сценарием для посещения музея было бы случайно набрести на эту долину, не зная о петроглифах. Среди камней действительно можно свободно гулять как в настоящем саду, ведь в этом музее не предусмотрено четких маршрутов, экскурсионных программ, сменяющих друг друга экспозиций. Но стоит остановиться, сместить фокус с живописного ландшафта на то, что совсем рядом, — и атмосфера полностью изменится. Окажется, что валуны, разбросанные по полю, испещрены рисунками — свидетельствами того, что в этих краях давно и прочно укоренилась жизнь.
Рисунки крайне разнообразны, многие из них разделяют тысячелетия. Техника и сюжеты дают понять, что авторы принадлежали разным эпохам, народам и верованиям. Петроглифы изображают сцены жизни древних людей, их повседневность, рутину, невозможно далекую от нас. Чаще всего встречаются изображения животных — оленей, например, или лошадей. Даже этих уже давно знакомых всем зверей современный человек вживую встречает крайне редко, потому еще удивительнее смотреть на сцены охоты с прирученными снежными барсами. Обилие рисунков и схожесть сюжетов подчеркивают, что когда-то эти сцены были совершенно естественными, будничными, оттого еще сильнее чувствуется глубина истории.
Встречаются также и геометричные рисунки, простые узоры, но не природные. Одно только их происхождение сразу указывает на мистическую природу. Некоторые камни составляют своеобразные комплексы — части астрономических наблюдений или поклонения небесным светилам. Между ними можно долго ходить в попытках выявить закономерности.
В солнечные дни наблюдение за этими камнями добавляет какое-то особенное чувство: как будто ты немного приближаешься к древнему пониманию тайны мироздания.
Легенда
— Кирилл, не мешай, — строгий голос отца был первым, что он вспомнил, стоя посреди первобытного каменного сада.
Прошло двадцать лет с их поездки в археологическую экспедицию к петроглифам Чолпон-Аты и две недели с внезапной смерти родителей. С того дня Кирилл находился в оцепенении — странном, леденящем душу спокойствии, которое пугало даже его самого. Разум казался кристально ясным, но теперь, оказавшись здесь, он понял, что ошибался. Последнее, что он помнил отчетливо, — как, сидя в пустом офисе, зашел на сайт по продаже билетов.
Очнулся уже здесь.
Этот импульсивный поступок и размытость воспоминаний странным образом принесли облегчение. Он боялся, что его сердце остыло, как эти камни перед ним.
Все было точно так же, как он помнил, и эта ясность даже раздражала. Камни были рассыпаны повсюду, совершенно не изящные и беспорядочные. И все же они цепляли взгляд: когда-то их касалась человеческая рука, оставив на шершавых поверхностях такие же грубые рисунки.
В детстве они Кириллу сразу не понравились.
Ему нравилось смотреть на изрисованный мелками асфальт, на домики, нарисованные на обоях, на уголок с поделками в детском саду. А эти камни — нет.
Точнее, дело было не в камнях. Дело было в оленях.
Родители долго готовились к поездке, допоздна задерживались в университете. Они возвращались домой со стопками книг и документов, с воспаленными от чтения глазами и хриплыми голосами после лекций. Кирилл мало что понимал, но знал: его родители — уважаемые профессора, эксперты в своей области. Соседи и коллеги разговаривали с ними подчеркнуто вежливо. Бабушки у подъезда то и дело хвалили: — Такая интеллигентная семья! Что ни поколение — профессора!
И Кирилл был очень горд. Он смотрел на хмурых, вечно уставших родителей с детским обожанием. В шесть лет он не знал, что такое археология, но был уверен: это что-то невероятное.
Все его фантазии рухнули, когда он увидел высеченных на камнях оленей.
Мама с папой наступали на его рисунки на асфальте, ругали за испорченные обои и не хвалили за поделки из шишек. А этих оленей изучали с немыслимой осторожностью — в перчатках, едва дыша.
Воздух плавился от жары, от сухой земли поднималась пыль, колючая растительность цепляла щиколотки. Толпа взрослых сосредоточенно изучала камни, делая заметки, орудуя крошечными кисточками. Ученые пытались воспроизвести рисунки, чтобы понять, как именно их наносили, вплоть до того, был ли первобытный художник левшой или правшой.
Кирилл тогда вспылил: — Да я сам лучше могу! — и пнул камень.
Камень оказался крепким. Пострадал только сам Кирилл. Родители разозлились, но даже гнев их был сухой и холодный. Мать, поправив очки, отправила его подальше от раскопок, велев сидеть тихо и не мешать.
Кирилл тогда, сидя прямо на голой земле, исцарапал себе все колени мелкими камушками, но ни капли не раскаялся. Просидел до самой темноты, рисуя палочкой оленей — таких же, как вокруг.
С тех пор в нем что-то изменилось. В рисунках больше не было ни человечков, ни солнышек — только олени. Они перебрались на асфальт, обои, поля тетрадей и страницы школьного дневника. Лет в десять Кирилл даже попытался выцарапать оленя на отцовской металлической зажигалке — чьем-то подарке.
Эти олени никому не приносили радости. Для Кирилла они стали постоянными спутниками гнева. Бабушки у подъезда со скорбными лицами обсуждали его оценки и сочувственно качали головами. Где это видано — сын археологов и двойки по истории?
Со временем детский бунт угас, оставив после себя лишь холодное раздражение.
И вот теперь он снова стоял здесь, посреди древних петроглифов. Кирилл даже не был смущен этим детским порывом, и оставшаяся к ни в чем не виноватым рисунками неприязнь не вызывала в нем чувства стыда.
Он внимательно вгляделся в пейзаж, стараясь увидеть то, что видели родители.
Холмы вдали плавно поднимались вверх, невысокие, смягчающие линию горизонта. Шелест травы и шуршание гальки под ногами могли показаться умиротворяющими. Плавные изгибы фигур животных, украшенных простыми узорами, легко могли вызвать мистическое чувство соприкосновения с историей, с недостижимым прошлым, с ценным наследием.
Но Кирилл ничего этого не чувствовал.
В памяти всплыло другое. Горящие ярким светом отцовские глаза, его ровный голос, в котором все же улавливалось волнение. Сомкнутые в сосредоточенности губы матери, капельки пота на ее висках и уверенные движения инструментов по камню.
Кирилл моргнул. Хмурые брови расправились, уголки губ дрогнули — и он рассмеялся весело и легко. Плечи опустились, легкие наполнились воздухом с запахом травы.
Ничего страшного, что вокруг него просто камни.
